Письмо Ларионова против Тихонова. Вторая часть исследования Рабинера
Содержание:
Письмо Игоря Ларионова в "Огоньке".
Игорь
РАБИНЕР
79
30 лет назад Игорь Ларионов опубликовал в “Огоньке”, самом популярном журнале СССР того времени, открытое письмо Виктору Тихонову, которое получило огромный резонанс. Обозреватель “СЭ” реконструировал хронику развития событий. Публикуем вторую часть нашего большого исследования.
Первую часть исследования Игоря Рабинера – читайте здесь
Полный текст письма Игоря Ларионова Виктору Тихонову в "Огоньке" – читайте здесь
Откуда возник "Огонек"
Кто же предложил Ларионову именно “Огонек” как трибуну? И открытое письмо как форму выступления? Да и вообще, как сформировались демократические взгляды Игоря – человека, много лет игравшего в армейской хоккейной системе?
Прежде чем мы найдем ответы на эти вопросы, приведу рассуждения Алексея Касатонова из его автобиографии:
– У каждого – свой круг общения, взгляды человека во многом зависят от того, с кем он беседует, какую информацию получает. Например, я вырос в традиционной для советских времен семье, проводил время с людьми, которые о политике не задумывались. Вот и не пытался подвергать сомнению основы той идеологии, просто выходил на лед и честно делал свое дело. По молодости мы все были очень патриотичными, а у Ларионова была другая компания, и постепенно сложились свои взгляды: более свободные, демократичные. В том числе и на быт игроков, стиль руководства.
Лично я авторитет Тихонова для себя никогда под сомнение не ставил, а его жесткую дисциплину считал необходимым условием побед, которые мы одерживали. Игорь считал иначе. Что ж, это – его право. Ларионов – самостоятельный человек, великий хоккеист, двукратный олимпийский чемпион, трехкратный обладатель Кубка Стэнли. Он очень многое сделал и делает для России сейчас, даже живя в Штатах.
Когда мы с ним встречаемся, обедаем, ужинаем, то делаем это с удовольствием и взаимным уважением. Казалось бы, мы с Игорем должны быть двумя антиподами, но в конечном счете у нас сейчас отличные отношения. Мы прекрасно понимаем, о чем говорим. На любые темы. У него была своя позиция, и говорил он о ней прямо, четко, отстаивал свою точку зрения, имел на это полное право, пусть даже она была противоположна моей. Кстати, тему этого письма никогда с Игорем не обсуждали. Но, уверен, каждый остался при своем мнении…
***
И правда – круг общения у Ларионова был совсем другой. Один человек из этого круга и придумал идею статьи в “Огоньке”.
Письмо Игоря Ларионова в "Огоньке".
Анатолий Головков, соавтор письма Ларионова:
– Письмо не было моей инициативой, идея пришла сверху. Однажды меня вызвали к заму главного редактора Льву Гущину, и он спросил: “Ты не мог бы вот такую штуку сделать?” Я, при том что был без понятия о спорте, ответил: “Хорошо, сделаю”. А инициатива Гущина шла от просьбы одного странного московского человека по имени Лев Орлов. Он был близок с Фетисовым и обладал известностью в определенных кругах. Когда-то кагэбэшники, следившие за ним, застукали Орлова за просмотром невинного по нынешним временам фильма “Эммануэль” и дали ему семь лет строгого режима за порнографию. Из лагеря Лева вышел бескомпромиссным борцом за правду.
Слава как-то пожаловался ему на то, что с ними творит Тихонов. А Орлов хорошо знал и Гущина, и меня – мы жили близко на “Беговой”. Мы с Левой сдружились в трудной ситуации в Чернобыле. По просьбе известного режиссера Юрия Подниекса я делал там кусок для его фильма “Мы” и никак не могли найти оператора. Левка согласился с нами поехать, у него была своя американская камера. Так и сдружились.
Я бывал у него дома, он в том числе лечил спины хоккеистам. Его в лагере научили, как работать с позвоночником, и все к нему ходили лечиться. В том числе, судя по всему, и Слава – так они и сошлись. И, когда Фетисов пожаловался Орлову на Тихонова, Лева позвонил Гущину. Так началась эта история. Одним из главных условий была абсолютная конфиденциальность. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы тот же Тихонов каким-то образом узнал о письме заранее и поднял волну. Он сделал бы все, чтобы материал не вышел. Поэтому вплоть до появления журнала в киосках о письме Ларионова знали только Коротич, Гущин, я и ответственный секретарь.
После того, как я согласился в ней участвовать, мы первый раз встретились с Ларионовым и Фетисовым дома у Орлова. Познакомились, поговорили, что-то выпили. Левка со свойственным ему гонором восклицал: “Головков – это лучший журналист!” Я его осаживал: “Да кончай ты. Какой лучший?” – “Говорю вам: он все сделает нормально!”
Ларионов:
– Лева Орлов, по-моему, со Славой дружил. Он подтягивал людей, которые могли помочь нам с отъездом в НХЛ. И у него были связи с “Огоньком”. А нам надо было искать каналы, чтобы эта тема была освещена более масштабно. Орлов был тем человеком, который просто мог двинуть материал в большое издание. Через него я познакомился и с заместителем главного редактора журнала Львом Гущиным (с Коротичем лично общаться не довелось), и с Толей Головковым.
***
Неожиданно выяснилось, что при подготовке материала Головков беседовал и с… Тихоновым.
– У меня такая манера – не верить словам и все проверять, – рассказывает Головков. – И, собирая информацию, выслушивать все стороны. Если есть конфликт между тренером и хоккеистами сборной СССР, надо послушать не только их, но и его. Хоккеисты мне наговорили кучу всего. То, что вошло в письмо Игоря, – одна десятая часть того, что они с Фетисовым мне рассказали.
Я всегда собирал максимум фактуры – у меня портфель был такой, что никакие суды нипочем. “Огонек” был таким журналом, что сказал слово – и несешь за это полную ответственность. Тираж в годы, когда я там работал – с 87-го по 92-й – колебался от 4 до 6 миллионов! Суды у журнала были, но меня они не коснулись. Самое позорное тогда было – если тебя уличают в неправде. Кое-кто вылетал из журнала за нечистоплотность. Я ужасно боялся подобных обвинений и поэтому брал интервью у всех, кого только можно. Готов был с дворниками и сторожами на базе ЦСКА говорить, не говоря уже о врачах и массажистах. Только чтобы собрать достоверную информацию. Эта папка “Хоккей” у меня долго хранилась…
Поэтому я пошел на тренировку поговорить с Виктором Васильевичем, зная, что положу его про запас. Он был очень раздражен. “Можно с вами поговорить?” – “Откуда вы?” – “Из “Огонька”. – “Вот, понятно, еще и “Огонек” вмешался. Что вам надо?” – “Да вот, жалуются на вас ребята из команды”.
И тут для начала он меня, как школьника, отчитал. “А что вы вообще знаете о хоккее? Кто вы такой? Вы на льду хоть раз были? Хоть одну тренировку такую прошли?” Орал на меня, а ребята катались и посмеивались. Подмигивали друг другу: “Смотри, как сейчас чувака разделают”. Он стоял прямо у бортика, я – за ним. Я признался ему, что не очень хорошо разбираюсь в хоккее. “Вот именно – не разбираетесь, а беретесь за статью!”
Но в итоге все-таки поговорили. Я спросил: “Может, я зря пришел?” – “Нет, правильно вы пришли, потому что они вот такие-то, делают то-то… Вы думаете – когда столько лет команда на вершине, это все просто?” Вдруг вылезла старая обида на Анатолия Тарасова: “Вот говорят – Тарасов, Тарасов. А ведь нынешнюю команду я сделал. При чем тут он?”
На самом деле Тихонов стал мне даже симпатичен после этого разговора. Вызвал уважение. По крайней мере, я понял его логику. И в том, что он постоянно держал хоккеистов на базе. Дескать, они же пьют, так как же он может их отпускать за день или два до игры, не зная, в каком они вернутся состоянии?
Виктор Васильевич был хоть и жестким человеком, но идеалистом. На что он напирал? “Представь себе – вот ты командуешь сборной. И у тебя забирают в Америку лучших игроков. Кого ты повезешь на чемпионат мира, на Олимпиаду? С кем ты останешься? Поедет сборная общипанная – и мы проиграем!” Он не говорил: мол, мы, коммунисты, обязаны – и все такое. Ничего подобного. Он делал упор только на спортивную составляющую. Даже про погоны ничего не говорил: дескать, капитан Ларионов или майор Фетисов по воинской субординации обязаны делать то, что приказывает полковник Тихонов. Бил в одну точку: “Я тренер сборной, отъезд в НХЛ ослабит команду, и это неправильно”. И был по-своему прав, с точки зрения советского тренера.
Он говорил: “Да, я против их отъезда. Но я же думаю о спорте, об успехах нашего хоккея! Ведь за нами стоят миллионы людей, которые за нас болеют!” И я не мог ему возразить. Будучи большим правдолюбцем и борцом с коммунизмом, я встретился с человеком, который работал на этот коммунизм. Но работал он на него не из каких-то меркантильных соображений, а отталкиваясь от своей совести и чести.
Тогда я его недопонимал – да и сейчас не на его стороне. Но теперь понимаю, чем он руководствовался. И, исходя из его логики, он был прав. Говорили мы минут 40. Прямо там, на катке. Но в конце разговора он попросил, чтобы я его не цитировал. “А то обычно дашь интервью – и все меня перевирают”. Это, собственно, в мои планы и не входило. Мне просто надо было его выслушать и постараться понять.
***
О месте проведения интервью его герои вспоминают немного по-разному. Все-таки тридцать лет прошло.
Головков:
– Встречались с Игорем и Славой несколько раз. И у Левы Орлова, и у меня дома на “Беговой”. Но главная часть интервью была записана на базе – кажется, в Новогорске. Там, в комнатах у ребят, я разговаривал сначала с Фетисовым, потом с Ларионовым – уже на диктофон. В ту пору – кассетный. Включаешь, боишься, чтобы пленка не замоталась… Пили чай и трындели два часа. Четыре кассеты записал, а потом еще не для печати долго говорили. Начали часа в четыре и закончили перед ужином. “Все, мы пошли на ужин. Тебя взять не можем”. Обнялись сердечно, и я отвалил.
Тихонов видел меня на базе, фыркал – но о чем шла речь, ему известно не было. Хотя у меня еще мелькала мысль – не слушают ли. Гэбэшники, уверен, слушали. Хоккеисты ведь мотались по миру, а это значит – потенциально опасный контингент, могут за границей остаться. Но в КГБ на тот момент было много прогрессивных людей, прекрасно все понимавших и сочувствовавших Игорю и Славе. Так или иначе, я не заметил, чтобы за мной следили. Когда-то мы снимали кино у немцев, я получил “Опель” – и ни по дороге туда, ни обратно “хвоста” за собой не увидел, хотя в других ситуациях всякое бывало.
Ларионов:
– Где беседовали? Я был у него дома на Беговой. Хотя и на базу, по-моему, Толя приезжал тоже. Кажется, в Новогорск.
***
О форме открытого письма Профессор говорит:
– Такого формата к тому времени еще не было. Это была идея людей из “Огонька”. Журнал рекомендовал, как лучше поступить. Они профессионалы, и я к этой рекомендации прислушался. И вообще, Толе был благодарен. Человек пошел на то, чтобы взяться за такой непростой материал. Одно дело – писать об архивных делах, о людях, которых уже давно нет в живых. А другое – текущий спорт, изнанка которого была наглухо закрыта от посторонних. Ему нужно было выслушать понять все проблемы, а потом их адекватно донести до рядового читателя.
Головков разъясняет, как родилась идея именно письма:
– В первый момент была мысль написать статью против диктата Тихонова. За моей подписью. Но тот же Лева Орлов говорит: “Ну дашь ты ее. Но кто ты в хоккее?” – “Никто”. – “Вот так. Так пусть сам Ларик статью подпишет!” Так что и эта идея – его. Спрашиваю Игоря: “Давай так. Ты наговоришь, я превращу это в письмо, ты его прочитаешь и подпишешь”. – “Давай”. Так и сделали. И слава богу. Иначе журнал ввязался бы в очень рискованную историю. А тут даже цензура ничего не нашла. Потому что это письмо хоккеиста, им подписанное. Не придерешься!
Реакция Тихонова? Ее отсутствие!
В общем, препон при отправке материала в печать не возникло. Спрашиваю Головкова, просил ли Ларионов готовый текст на вычитку, и слышу:
– Не он попросил, а я сам привез готовый текст. Тогда не было интернета, чтобы прислать его по электронной почте. Игорь внимательно все прочитал. Правил ли? Нет, просто сказал: “О'кей!” Даже править ничего не стал! И подписал в двух экземплярах. Один для архива, его показал начальству, что письмо подписано. Его положили в сейф. А второй перепечатали у машинистки, сделали врез и отправили в печать.
Все мои куски Коротич читал сам и подписывал. Всегда меня вызывал, никогда не передавал правку через секретаршу. “Слушай, есть три места, давай посмотрим”. И не то чтобы какая-то крамола – стилистика. Чаще всего я говорил: “Виталий Алексеевич, нет проблем”. – “Я могу быть уверен, что ты сделаешь?” – “Сто процентов”. Тогда он подписывал в углу, я вносил правку и материал уходил в печать. Насколько помню, в открытом письме Ларионова не было вообще ни одной правки. Собрались в узком кругу, обсудили подачу на полосе. Повторяю, акция была тайная, и даже на редколлегии она не обсуждалась.
Премия? Нет, ее не было. Кусок просто отметили на летучке как лучший в номере, это было приятно. Летучка отметила его как очередное достижение “Огонька”. Но вряд ли тогда кто-то мог подумать, что поднимется такая волна…
Виктор Тихонов. Фото Дмитрий Солнцев
Ларионов:
– Я получил от Толи текст, прочитал и одобрил его. Внес небольшие коррективы, но в целом все было написано именно так, как я хотел, мысли мои были переданы аккуратно и точно. Разумеется, фразы про культ личности, только тихий и бескровный, про административно-командную систему в хоккее – я их не говорил. Но Головков написал, а я завизировал. В прессе тогда вовсю шла информация о Сталине, это активно читалось и оказывало влияние на молодежь, понимавшую, сколько всего мы не знали. А Толя как журналист добавил элементы своего языка, доступные и нормальные. Ничего против этого я не имел.
Головков:
– Разумеется, фразы про “культ личности, только тихий, бескровный”, про “административно-командную систему, которая трещит по всем швам” – мои, Игорь их не произносил. Да весь текст мой от начала до конца. Но только в том смысле, что я его писал. Игорь – гениальный хоккеист, но он же не литератор. Он пацан из Воскресенска, а сейчас, как я вижу из его интервью, – по мироощущению еще и вполне себе американец. А в той ситуации каждый из нас сделал свое дело – он наговорил, я превратил в литературный текст.
***
Превратил он – более чем убедительно. Прекрасно помню по себе, тогда 15-летнему болельщику, какой оглушительной сенсацией стало открытое письмо Ларионова. Головков рассказывает:
– За “Огоньком” тогда занимали очередь с раннего утра, когда киоски еще не открылись. Несмотря на миллионные тиражи и огромную подписку. Так что резонанс вы себе представляете. Болельщики стали заваливать “Огонек” письмами. Сейчас на письма, особенно приходящие по почте, мало кто обращает внимание, пишут в основном сумасшедшие. А раньше авторами были наивные замечательные люди, и по таким поводам они писали мешками!
Я начал свою карьеру в “Огоньке” именно в отделе писем. Работал там вместе с Валей Юмашевым, который позже стал главой администрации президента Ельцина и его зятем. А в ту пору его, очень тихого молодого человека, в редакции звали Мурзиком. Перейдя в отдел внутренней политики, я по старой памяти захаживал в отдел писем, и меня всегда интересовало, какие публикации получили наибольший читательский отклик. И в мой редакторский кабинет на стол каждый день вместе с кофе приносили самые яркие письма.
Мнения разделились. Мне кажется, тогда наметился раскол в обществе, который произошел уже позже. И, что удивительно, пошел он по этой линии – болельщиков сборной СССР по хоккею. Кто-то считал, что они живые люди и имеют право на свободу, кто-то – что они отстаивают честь государства, выигрывают для него трофеи, и все должно быть по-прежнему. Даже в Израиле, где я сейчас живу, то письмо помнят прекрасно. В городе, где я живу, многие приехали из Союза году в 90-м – 91-м. Они все помнят…
***
Никак не отреагировал на письмо только один человек, связанный с хоккеем. Виктор Тихонов.
Известный журналист, а впоследствии функционера клубов НХЛ Игорь Куперман говорит:
– Меня удивило, что Тихонов нигде ни единым словом не обмолвился об этом письме в прессе, не ответил и не вступил в полемику. По-моему, у нас в журнале была идея попросить Виктора Васильевича высказаться, но она не материализовалась.
Удивительнее другое: Тихонов промолчал не только публично, но и даже лично.
– Как Тихонов отреагировал на письмо? – спрашиваю Ларионова.
– Никак. Молчанием. Я только Фетисову, Макарову и Крутову сообщил, что готовится материал в “Огоньке”, но даже им не сказал, о чем. Сначала должно было выйти – а потом уже пусть все читают. Я же понимал, что поддержка будет не от всех. Многие ребята были “замазаны” ожиданием квартир, других благ. Любая словесная или какая-то иная поддержка могла выйти им боком. Она могла быть за столом – но не в прессе. Им бы сказали: “Парни, раз вы за одно с ним, идите к нему, и пусть он делает для вас то, что мы обещали”. Так все это работало.
Материал вышел после того, как мы в Давосе выиграли Кубок европейских чемпионов. Выходим из зоны контроля в Шереметьеве – и администратор команды, которого позже расстреляли, за голову хватается.
Никаких собраний или чего-то подобного не было. Может, просто не успели. Потому что через 5-6 дней мы уехали на выезд в Челябинск и Свердловск, где я сломал ногу, после чего оказался вне команды фактически до декабря. После перелома лодыжки мне давали на восстановление 8-10 недель, я же вернулся через четыре.
Диссидент Лев Орлов, Вячеслав Фетисов и соавтор письма Ларионова Анатолий Головков (слева направо).
***
Если Ларионов утверждает, что “Огонек” вышел после победы в Кубке чемпионов, и команда узнала о случившемся по прилете из Давоса, то у Касатонова в его мемуарах “Адмирал хоккея” – по деталям другие воспоминания. Но в главное – отсутствии реакции со стороны Тихонова – они совпали:
– Об открытом письме Ларионова Тихонову, четко помню, узнал на тренировке. Кто-то принес журнал в раздевалку на старом тренировочном катке ЦСКА, я заранее об этой “бомбе” не знал… Старший тренер в тот день на лед не выходил. Пришел чуть позже в хорошем настроении: видимо, о письме еще не знал. Мы, опытные ребята, кто уже успел ознакомиться с текстом, ждали его реакции, но не дождались.
В момент выхода письма было важно и интересно, как ситуация будет развиваться дальше. Что станет с нашей пятеркой? Ведь, если у Тихонова возобладает первая реакция, то он должен будет отрезать от нас Игоря. Какими будут последствия? Тренер этого не сделал. Он подавил в себе эмоции и понял, что главное – это результат команды, и ради него обидами можно пожертвовать. А может, он был мудрее и понимал, что война идет не столько с ним, сколько с системой. Системой, в которую он, Тихонов, верил.
То есть это уже политическая борьба, но Виктор Васильевич думал о команде и понимал роль Игоря в пятерке. Чтобы не допустить развала системы и выхода на первый план личных амбиций для сведения счетов, он спустил ситуацию на тормозах. Ведь это только говорят, что незаменимых нет. Яркая фраза, и не более того. На самом деле “незаменимых нет” только в тех случаях, когда замена уже подготовлена. Здесь же ее не было, потому что ситуация с этим письмом была абсолютно нештатной, а на льду Ларионов не давал поводов для мыслей о замене.
У тренера же всегда есть план, кого и когда выводить на определенный уровень. Ларионову к тому моменту замена еще не готовилась. Тихонов просчитал и то, что в команде его наказание будет неоднозначно воспринято: если он отрежет Игоря из звена, вообще все может рухнуть. В деталях реакцию Виктора Васильевича не помню, но то, что не было взрыва, однозначно. Это – единственно правильное, что он мог сделать.
Факт, что тогда Тихонов не ответил ни наказанием Игоря, ни в прессе. Хотя “Огонек” ему вроде бы это предложил, но он, поразмыслив, отказался. Возможно, как раз из-за своего в целом настороженного отношения к журналистам. Он знал, что, если втянется в публичную полемику, победить в ней будет невозможно. Потому что он – один, а недовольные найдутся всегда. Ведь большой спорт – это тяжелая и в психологическом, и в физическом, и в любом другом отношении жизнь.
***
Уже в декабре Ларионов, восстановившись рекордными темпами, поедет вместе с командой на суперсерию в Северную Америку. Правда, там в первом же матче получит перелом ребра, с которым, однако, доиграет до седьмого матча. А рентген все это время не будут делать, потому что… дорого, а советская делегация к тому времени жила в режиме жесткой экономии. Ларионов рассказывает:
– Никто не ожидал, что я так быстро вернусь: травма была слишком серьезной. А у меня была особая методика восстановления, основанная на тибетской медицине, – мумие плюс три недели голодания, чтобы опухоль быстрее сошла. Спасибо ее автору Юре Володину, работавшему в научной группе при футбольном ЦСКА. Я потерял пять или шесть килограммов, зато это помогло быстрее залечить травму. Во время “Приза “Известий”, пока Тихонов был в сборной, занимался в ЦСКА с Борисом Михайловым и с теми, кто не прошел в сборную. После недели тренировок Петрович сказал: “Все в порядке, даю тебе разрешение играть.
***
Следует обратить внимание, что Тихонов не стал мстить и делом – в декабре взял Ларионова в Северную Америку на клубную суперсерию, хотя мог бы этого не сделать, объяснив травмой.
Тогдашний пресс-атташе сборной СССР по хоккею Леонид Трахтенберг в интервью для рубрики “СЭ” “Разговор по пятницам” рассказывал моим коллегам Юрию Голышаку и Александру Кружкову:
– Я оказался меж двух огней. Группа хоккеистов во главе с Фетисовым и Ларионовым мечтала об НХЛ. Тихонов против. В той ситуации я не мог поддержать ребят. На наши отношения это не повлияло. Лишь Фетисов обиделся, много лет не общались. Когда “Огонек” напечатал открытое письмо Ларионова, в котором Игорь сравнил Тихонова со Сталиным, журнал сразу предоставил ответное слово Виктору Васильевичу. Я написал двадцать страниц. Но в последний момент он попросил снять материал: “Если начну отвлекаться на все статьи, времени ни на что не хватит. А мне команду к чемпионату мира готовить…” В этом так и не вышедшем интервью Тихонов никого не поливал грязью, не сводил счеты. Просто объяснял, почему не хочет отпускать игроков в Америку. Текст лежит у меня дома. Заголовок врезался в память: “Я один стоял у стены”.
***
Виктор Тихонов (второй слева) и Игорь Ларионов (второй справа). Фото Игорь Уткин
Воспоминания Татьяны Тихоновой с тем, что говорит Трахтенберг, совпадают:
– Виктору советовали (в том числе и я) ответить на обвинения в прессе. Потом и я поняла, что это было бы серьезной ошибкой, хорошо, что он не дал. Он, правда, написал ответ, подготовил два варианта. Мы оба этих варианта с ним обсуждали. Но потом какой-то умный человек его остановил. Возможно, Олег Спасский. Логика такая – лучше не встревать в это дело, потому что, если дать ответ, то будут еще открытые письма и интервью. Начнется цепная реакция.
***
Вот в этом Тихонов стопроцентно оказался прав. Хотя сам он в “Разговоре по пятницам” изложил несколько другую версию, которую больше не подтверждает никто. Тут стоит сделать скидку на то, что к моменту интервью Виктору Васильевичу было под 80, и какие-то вещи он мог подзабыть:
– Когда в разгар перестройки меня в газетах стали обвинять черт-те в чем, я разозлился. Разыскал журналиста, который за подписью Ларионова опубликовал в “Огоньке” знаменитое письмо. Говорю: “Я улетаю на чемпионат мира. Как вернусь – давайте встретимся, и тогда отвечу вам по каждому пункту ларионовских обвинений”. Отказался! А в это время по телевизору шел фильм про Ломоносова. Тот в трудную минуту сосредоточился на работе. Вот и я подумал: ну их к лешему. Если на все статьи отвлекаться, времени ни на что не хватит. Лучше работать буду.
***
Эта версия не кажется правдоподобной еще и потому, что открытое письмо вышло в октябре, а на чемпионат мира Тихонов улетал в апреле. Полгода разницы, на всякий случай.
Головков категорически отрицает слова как Тихонова, так и его супруги, о разговоре с тренером уже после выхода публикации в свет:
– Как только публикация вышла в свет, Коротич сказал: “Давайте предложим Тихонову в ответ тоже сказать свое слово. Пусть будут высказывания с двух сторон. Я и в ЦК советовался, там тоже считают, что было бы справедливо дать ему слово”. Все согласились. Лев Гущин сказал: “Я сам ему позвоню”. Но спустя время передал слова Тихонова: “Я бы воздержался от ответного слова. Не надо. Пусть будет как будет”. Мол, у нас своя кухня, своя семья, мы разберемся в своем кругу.
Знаете, почему он так сказал? Понимал, что потом будет еще одна волна, и все пойдет по нарастающей. А он хотел работать. Что же касается слов Тихонова в интервью, что якобы он сам хотел выступить, но ему не дали – то это, конечно, неправда. Это защита чести мундира спустя годы. Виктор Васильевич вполне мог либо сам приехать в журнал, а Коротич не стал бы ему отказывать; либо пригласить представителя “Огонька” к себе. Причем ему на сто процентов дали бы право выбирать журналиста для работы, будь то я или кто-либо другой. Но ничего не было. Может, Тихонов был растерян, потому что впервые так получил по голове. И все же склоняюсь к версии, что он не хотел усугубления ситуации.
***
Учитывая, что версию с подготовленным, но снятым уже почти из печати ответом подтверждают сразу несколько источников, включая вдову тренера и пресс-атташе сборной, именно их свидетельства, а не высказывание Тихонова, вызывают наибольшее доверие.
И все же – почему не было санкций по отношению к Ларионову? Это ведь одна из самых больших загадок этой истории, вроде бы совершенно не ассоциирующихся с личностью Тихонова. Вот что думает по этому поводу Куперман:
– Думаю, потому что Игорь не отказывался играть – в отличие от того же Славы, так и сказавшего в интервью “МК”: “Не хочу играть в команде Тихонова”. Ларионов эту грань не перешел. А выигрывать надо было. Если вспоминать ту знаменитую историю, когда перед ЧМ-86 в Москве Ларионов год был невыездным, центра в звено к Макарову и Крутову так и не нашли. Помню, пробовали Виктора Тюменева, переводили с края другого звена Михаила Варнакова. Но не шло. А играть и выигрывать – надо было. Эмоционально Виктор Васильевич реагировал на выступления против него, но это не влияло на возможность играть.
Вячеслава Быкова, кстати, Тихонов не ставил в первое звено ни разу. Видимо, резонно рассудив, что, если уж сломано одно звено, ломать еще одно не стоит. Тем более что с Быкову и Хомутову наконец-то нашли отлично подходящего им партнера – Валерия Каменского. До того с ними пробовали Герасимова, Васильева – получалось так себе.
Сам Ларионов признает:
– Открытых санкций не было. Шло обычное тихое давление, жизнь под прессом. Надо было делать свою работу, и я как профессионал ее делал. А после суперсерии интервью “МК” (под заголовоком “Я не хочу играть в команде Тихонова”. – Прим. И.Р.) дал уже Слава Фетисов, и закрутился новый сюжет. Закончился он тем, что после сезона мы уехали в НХЛ.
***
Разницу отношений Тихонова к Ларионову и Фетисову мне разъяснил находившийся в ту пору в команде человек, который согласился говорить на условиях анонимности. “В Ларионове Виктор Васильевич никогда не видел союзника, а в Фетисове – видел, – сказал он. – За несколько месяцев до конфликта им после Олимпиады в Калгари вручали ордена, и Слава сказал: “Тихонов – отец наш”. Игорь такого не говорил никогда. И единственным человеком, с которым Виктор Васильевич не общался на ЧМ-89, был именно Ларионов”.
"Если бы был Сталин – вы бы все такого не писали"
Спрашиваю, какую роль открытое письмо Ларионова сыграло в истории хоккея и страны. Куперман восклицает:
– Это был прорыв! Тридцать лет о том письме вспоминают! В конце концов, опубликовать такое было просто опасно. Мы же помним, чем позже обернулось для Фетисова его интервью “МК”. Если бы два первых звена не отказались ехать без него на ЧМ-89, то его бы там не было. То же легко могло произойти и с Ларионовым. Перестройка перестройкой, а человеческий фактор никто еще не отменял. Со стороны Ларионова это был очень смелый шаг.
Послушайте, даже после выхода в “Спортивных играх” моего интервью с Игорем, намного менее нашумевшего, я как-то был в Управлении хоккея и столкнулся с одним из сотрудников ЦСКА, близких к Тихонову. Он сказал: “Если бы был Сталин, вы бы все такое не писали”. А еще раз, когда я приехал на тренировку, Тихонов показал мне папку: “У меня на тебя все есть”. Папка была увесистой.
У него было досье на каждого журналиста. Было неприятно. Что уж тут говорить о Ларионове! Когда мы встретились в первый раз после выхода открытого письма, я только сказал ему: “Ну ты даешь!” И пожал руку за смелость.
После этого письма игроки перестали быть зажатыми, к их голосу пришлось прислушиваться. Кто-то должен был подать пример, и это могли быть только люди из первой пятерки. Либо Ларионов, либо Фетисов. Не то чтобы они считались записными бунтарями, но – прогрессивными людьми. Крутов и Макаров же были такими, как говорил Горди Хоу: “Я хочу только играть в хоккей”.
Игорь Ларионов (слева). Фото Федор Алексеев
***
Сам Ларионов уклоняется от высоких слов:
– Не хочется слишком высоко эту историю поднимать, ставить такие большие оценки. Просто это был человеческий долг, потому что происходившее терпеть было невозможно. Хотя, помню, после выхода письма позвонил Гена Хазанов и сказал слова благодарности. Назвал молодцом.
Какие-то вещи ты можешь закрыть успехами, колоссальной игрой, творчеством, шедеврами, которые мы творили. Но нельзя отделять от этого человеческие моменты, то, какой ценой все это доставалось.
В первый же свой сезон в сборной я видел отношение к тройке Михайлов – Петров – Харламов. Как у ребенка, который в детстве был унижен, и это отложилось в его памяти, – так было и у меня. Смотрел и думал: “Если к таким людям так относятся, то что будет со мной?” На это письмо я пошел, понимая последствия – но другого пути не было. Какой смысл говорить, когда ты уже отыграл и закончил? Это надо делать, пока ты в обойме, чтобы поменять какие-то вещи к лучшему. На благо всего хоккея.
– Никогда не жалели, что решили это письмо напечатать?
– Нет. А о чем там жалеть? Даже мысли такой не было.
***
Татьяна Тихонова в своих мемуарах все мотивы письма и остальных составляющих бунта против ее мужа сводит к банальному:
– Ни о каком спортивном интересе, чести, патриотизме, идеалах свободы и демократии, новом вызове и новой мотивации речи не идет – только деньги, очень большие деньги! В меньшей степени все это касалось Алексея Касатонова и Владимира Крутова. Зато прямо относилось к двум основным зачинщикам бунта – Игорю Ларионову и Вячеславу Фетисову.
Конечно, им в этом плане здорово помог тогдашний главный редактор “Огонька” Виталий Коротич. Он поместил открытое письмо Ларионова в журнале. Хотя никакое это не письмо Ларионова. Писал не он, а, если не ошибаюсь, журналист Анатолий Головков. Виктор потом с ним встречался. Он ему объяснил: “А мне дали редакционное задание, я и написал”. Человек в хоккее ни бельмеса не смыслил, но бучу заварил. Получил задание, что надо Тихонову дать как следует по заднице. Вот и выполнил задание.
Я долгие годы мечтала встретить Коротича и сказать ему в глаза, что о нем думаю. Как мог руководитель такого популярного журнала не проверить, что на самом деле стоит за всеми этими “разоблачениями”? Как он мог опубликовать все эти рыдания и стоны? Дескать, они, бедные, вынуждены сидеть на сборах и терпеть, когда Тихонов ломает их через колено.
Ломает через колено! Да они именно благодаря этой “ломке” еще столько лет в НХЛ играли. И столького там добились! И стали, между прочим, богатыми людьми благодаря тому, что Тихонов их готовил и тренировал. А как же их не ломать, если пьянки регулярные – это чуть ли не норма жизни.
***
Последнее к Ларионову не имеет никакого отношения. Что он без лишних оправданий и доказал, доиграв в НХЛ до 43 лет. А в 41 забив гол в третьем овертайме победного для его “Детройта” финала Кубка Стэнли. Однажды он даже свое вино назовет – Triple Overtime…
Гораздо более философски и глобально смотрит на те события Касатонов. Со своей, само собой, колокольни:
– Весь этот конфликт был конфликтом своего времени. Тогда в стране как раз начиналось время открытых писем, выборов рабочими директоров заводов, а спортсменами – старших тренеров. Повсеместно нарушалась субординация, на которой держится любое эффективно работающее производство, спортивная команда и т.д. Всюду начинался русский бунт, как известно из классики, бессмысленный и беспощадный. И к чему это привело?
Просто каждый должен заниматься своим делом: тренеры – тренировать, игроки – играть. С конца 80-х не только в обществе, но и в спорте пошла мода на демократию, открытость, уважение прав личности. Последнее – верно, и точки соприкосновения с коллективом тренер, чтобы добиться наилучшего результата, искать должен не для того, чтобы ему потакать, а чтобы извлечь на поле или на льду все лучшее, что есть у каждого.
Однако я уверен: в спорте демократия – это ерунда. Есть рабочая и корпоративная этика, есть законы, которые всю жизнь работали и которым нужно следовать. Тренер – это тренер, игрок – это игрок, и не было, и не будет законов, по которым игрок оказался бы важнее тренера. Ни одну команду такая анархия до добра не доводила.
Мы, хоккеисты, регулярно ездили играть за границу, причем в капстраны, почти для всего населения СССР закрытые, отдыхали в Ялте в лучшем санатории Советского Союза, за свои победы получали квартиры, машины, воинские звания. Для нас делалось все. Естественно, за все эти благо игрокам надо было чем-то платить, в частности, свободой личного времени: дома мы ночевали меньше ста дней в году.
В своем письме Ларионов вспоминал примеры жестокого отношения Тихонова к хоккеистам, то, как тренер не отпускал их к семьям в тяжелые моменты, связанные с чьим-то здоровьем. Такие ситуации действительно иногда возникали, хотя и далеко не каждый раз. Но это была система не одного Тихонова, она действовала у любого тренера в любом виде спорта, если речь шла о высших достижениях и высших требованиях. Такое было время и такая страна, что по-другому не работал никто ни в спорте, ни в других сферах.
Головков убежден:
– Ларионов – выдающийся человек. Такой в тот момент должен был появиться в спорте и сделать то, что сделал. Это письмо стало замечательной историей. Оно показало всем, что свобода бесценна. Он бросил вызов всей системе и выиграл. Он сказал: “Я не буду больше делать, как вы хотите. Я хочу быть свободным”. И вряд ли он в тот момент точно знал, как сложится его судьба. Благодаря этому все хоккеисты получили свободу выбора. И он сам, и они уехали из страны, где большинство считало: “Ну что ж, сынок, нечего есть? Ничего, переживем. Главное – Родина. Какая свобода? Мы и так свободны”. Он сам из всего этого вырвался, как Гагарин, и помог своим коллегам по профессии сделать то же. Об этом никогда нельзя забывать.
Горбачев и Яковлев поддержали Ларионова
На письмо Ларионова обратили внимание в высших советских кругах. Об этом рассказал Головков:
– Скандал был такого уровня, что не мог не дойти до самого верха. Это был один из самых заметных скандалов в стране в 1988 году. Это сейчас кажется, что смешно говорить – подумаешь там, хоккеист взбунтовался. Теперь все решают деньги. А спортсмены спокойно едут играть за клубы в Америку, а потом возвращаются в сборную. Но тогда были совсем другие времена. Вызов системе бросила одна из важнейших деталей “Красной машины”. Такого никто никогда не видел.
Какой была реакция власти? Александр Яковлев, благоволивший Коротичу, сказал: “Класс! Все хорошо, вы на правильном пути”. А много лет спустя, по-моему, в 1999 году, на юбилее “Новой газеты”, мы встретились с Горбачевым. Он прекрасно нас всех знал и читал. Кстати, это миф, что Михаил Сергеевич не пьет. Мы с ним прекрасно попивали вино и пели хором его любимую песню “Летят перелетные птицы”.
Тогда я и спросил архитектора перестройки: “А помните, Михаил Сергеевич, ту историю с открытым письмом Ларионова Тихонову?” Он сразу откликнулся: “Да-да! Ну вы тогда устроили шум! Дело дошло до Политбюро, на котором эта история обсуждалась. КГБ подключился: “Что мы себе позволяем? Товарищ Горбачев, так еще немножко, и мы остаемся без спортсменов”. Я им ответил: “Когда-то мы же должны менять ситуацию и давать людям право на выбор!” Во время того разговора я поблагодарил Горбачева и сказал: “Спасибо, что поддерживали нас. Если бы не вы, нас бы тоже не было.
***
Соавтор письма Ларионова Анатолий Головков (слева) и экс-президент СССР Михаил Горбачев.
Пересказываю историю про Горбачева Ларионову. Тот, конечно, удивляется, но отвечает:
– Мне рассказывали еще об одной истории, хотя сам я ее свидетелем не был. Был прием олимпийцев в Кремле у Горбачева. Меня там не было, но ребята видели и слышали, а потом мне пересказывали, как Горбачев подошел к группе хоккеистов и завел разговор – и тут в него включился Тихонов. Попросил о возможности переговорить о письме Ларионова в “Огоньке”. Генеральный секретарь ЦК КПСС мягко и дипломатично его переадресовал: “У вас есть министр спорта Грамов, вы к нему можете обратиться”.
***
Думаю все же, что тут Ларионова дезинформировали, и эта история – легенда. Потому что известная мне встреча Горбачева с олимпийцами была только одна, и состоялась она летом 1988 года, когда руководитель страны вручал олимпийским чемпионам ордена. А письмо вышло в свет в октябре. Не стыкуется.
Следующим летом Фетисов, Ларионов, Макаров и Крутов отправятся в НХЛ. Головков вспоминает:
– Когда Игорь уезжал, была тайная вечеря. Меня туда позвали, и я явился с бутылкой. Ларионов с Фетисовым подошли: “Толян, ты такую бучу поднял! Мы даже не ожидали. Проси что хочешь”. – “Да ничего мне от вас не надо. Езжайте – и дай вам бог удачи”.
Через какое-то время Ларионов возвращается в родной СССР, где уже жрать нечего, а в магазинах есть только уксус и свиные пятачки. Звонит: “Надо встретиться. Я тебе подарок привез”. И является ко мне с четырьмя огромными коробками. Крутыми, западными. Они и в дверь-то не пролезали. “Что ты мне привез?” – “Это потрясающая штука. Акустическая система для машины. Слышно, как дома из лучшей стереосистемы!”
А я и “Опель”-то свой продал к тому времени, потому что надо было на что-то жить. Хоть и работал, но жизнь в стране стала трудная. Сидел без денег, ничего у меня не было, подрабатывал документальными сценариями, за которые тоже платили копейки. И систему ту ставить было некуда. Коробки с этой аппаратурой пролежали у меня полгода, а потом приехал муж сестры из Риги: “Боже, что это? Откуда?” – “Ларионов подарил”. – “Ларионов?! Да я даже коробки сберегу, в гараже поставлю!” Игорь сделал подарок от души, но уже на своем уровне. А я жил совсем на другом…
От знакомства с Игорем осталось очень приятное впечатление. Хороший и благодарный человек. Увидите его – передайте от меня большой привет. Скажите, что с теплом вспоминаю наши встречи. Я и на хоккей после этой истории посмотрел по-другому. Выходит команда на лед, и я уже примерно представляю, что происходит в раздевалке. Наслушался на целую книжку.
После того его приезда с аппаратурой мы больше никогда не виделись. К сожалению. Жизнь такая. Ничего мне от этих ребят не надо было – кроме того, чтобы они стали свободными и счастливыми людьми. Они и стали – свободными, надеюсь, счастливыми, да еще и богатыми. И слава богу!
Два мира, две эпохи
Когда Тихонова год как не было в живых, я спросил Ларионова: “Кем вы сегодня считаете этого человека для своей жизни?”
– У нас с ним в последние годы все было нормально. Просто Виктор Васильевич – человек своего времени. Что было – то было, и не надо говорить, что все было плохо. Тихонов был эпохой для своего времени. Он не знал, как делать по-другому. Но, уехав в Северную Америку, я доказал, что и без его контроля смог отыграть еще 15 сезонов на высшем уровне. И для меня это было достаточно важно – доказать, что не всегда этот коллективный подход работает для всех, что можно по-другому готовиться и ощущать себя в жизни. Безусловно, команда – это самое главное, и в то время это было особенно актуально. Но я получил то, что хотел получить, – свободу выбора, и воспользовался ею по назначению.
Так мы с Тихоновым никогда тему открытого письма и не обсудили. Я редко приезжал в Москву, и у меня не было возможности заходить к нему в ЦСКА. Да и какой смысл копаться в прошлом? Тихонов не понял бы меня, я – его. Он по-прежнему считал, что все должно быть так, я – что иначе. Обнялись, пожали руки, поговорили пару минут – и все.
Безусловно, каждый тренер влияет на карьеру игрока. И Тихонов является частью как моего личного становления, так и становления “Красной машины”. Но карьера игрока начинается в детском хоккее, и очень многое зависит от того, попадаешь ли ты в тот момент в правильные руки, точно ли понимает человек, что от тебя может получить. А попадая дальше, в ЦСКА, ты эти свои качества рядом с хорошими игроками просто начинаешь по-новому раскрывать.
Каждый тренер, который был со мной рядом, на меня повлиял. И первый тренер в “Химике”, и Юрий Морозов, и Тихонов, и Боумэн, и Куинн. К каждому из них отношусь с уважением и пониманием. Конечно, был и разные моменты, и, если сравнивать Тихонова и Боумэна, то работать со Скотти мне было приятнее. Потому что это было именно то, чего я хотел.
***
…В декабре 2006-го состоялся матч на Красной площади между сборными ветеранов России и мира. Под курантами Спасской башни великая пятерка последний раз играла в полном составе. А тренировал ее – Тихонов.
Глядя на это, актер Александр Абдулов восклицал: “Тот, кто все это придумал, – гений!” Константин Цзю с ним соглашался: “Обалдеть можно!” А Тихонов добавлял: “Такого больше никогда не будет. А пятерка Ларионова – просто блеск!”
Мы общались с Виктором Васильевичем прямо там, на Красной площади, и такого числа комплиментов о Ларионове и всей пятерке он не говорил, думаю, никогда. “Игорь обнял меня, сказал: “Отлично выглядите, Виктор Васильевич!” Время проходит, все мудреют, все становится на свои места…”
В той игре Профессор сделал хет-трик. И Тихонов назвал его “однозначно лучшим игроком матча”. И не уставал произносить словосочетание “пятерка Ларионова”. Если бы произнесение этой фамилии было ему неприятно, формулу Виктор Васильевич нашел бы какую-то другую. А так из его уст звучало: “Все они просто живые хоккейные классики”, “Взаимодействие у звена Ларионова не поддается никаким эпитетам”, “Игорь вообще сохранился здорово”.
И самое главное: “У нас уже все в порядке”.
Но пройдет какое-то время, Тихонов будет давать интервью коллегам Голышаку и Кружкову для “Разговора по пятницам”. Те расскажут, что Фетисов в интервью говорил: мол, все старое забыто, к Тихонову никаких претензий (что последующие его интервью опровергнут). А Ларионов, например, не прощает ничего.
“Я Ларионова тоже не прощаю”, – строго отреагирует Тихонов.
И поди тут пойми, когда мэтр говорил как есть. А может, в обоих случаях – как чувствовал на конкретный момент. Теперь уже не узнаешь.
На чемпионате мира-1989 в Стокгольме, где великая пятерка в последний раз сыграла в полном составе, и, естественно, сборная СССР завоевала золото, Тихонов и Ларионов не разговаривали. Я решил перепроверить эту информацию, и Игорь ее даже усилил: “Мы не разговаривали с октября. То есть после письма. И до конца сезона”.
И вот представьте: вслед за таким вызовом, как открытое письмо в самом популярном журнале страны, великий тренер и великий игрок не общаются на протяжении практически всего сезона, – но первый берет второго на все турниры, и тот на них играет в свой лучший хоккей.
Это и есть высший уровень профессионализма – и тренера, и игрока. Не переносить личное отношение на игру, быть выше обид и выкладываться по максимуму ради своей гордости и чести, партнеров, болельщиков и страны, – вот то, что делал Игорь Ларионов. И то, как работал Виктор Тихонов.
Один даже в СССР был человеком западного образца, другой – абсолютно советской фигурой, но вместе они создавали великий отечественный хоккей. И люди, которым посчастливилось этот хоккей видеть, никогда его не забудут.
Первую часть исследования Игоря Рабинера – читайте здесь
Полный текст письма Игоря Ларионова Виктору Тихонову в "Огоньке" – читайте здесь
